Superman. Алексей Васильев
Приходин старательно глядел в иллюминатор. Когда из-за облаков не видно землю, это особенно скучно, но летел он впервые и хотел впечатлений. Тряхнуло неожиданно и сильно, из-под крыла ударила густая черная струя. Кто-то закричал, крик подхватили. Часто вздрагивая, будто смертельно раненный, но еще живой организм, самолет заваливался набок. В желудке вспыхнула морозная пустота. За стеклом иллюминатора стремительно поднималась стена облаков, нарастал отовсюду вибрирующий свист. Приходин увидел тугое багровое пламя, жадно охватившее турбину.
Он извернулся и отстегнул ремень. Когда самолет упадет, будет взрыв, который уничтожит все. Нужно попытаться сохранить самое ценное.
Сквозь тряску и крики Приходин пробирался к выходу. Какой-то толстяк с выпученными глазами, глядя на него, задергал суетливо замочек ремня.
Разгерметизация уже никому не повредит — экипаж и пассажиры погибнут в любом случае. Приходин знал, что умрет тоже, но еще мог спасти свою личность.
Рычаг не поддавался. Приходин наваливался и не мог упереться: самолет трясло, переворачивало. Толстяк, отстегнувшись, вывалился в проход и полз к нему. Приходин поджал ноги и повис на рычаге. Он чувствовал, как теряет вес: в салоне летали чемоданы, пакеты, стаканчики. Толстяк, оскалившись, цепляясь за кресла, за людей, подбирался все ближе. Другие тоже освобождались от ремней, вылезали из кресел. Приходин почувствовал, как рычаг туго, нехотя, но поддается. Рывками он опустил ручку полностью и ногой выдавил люк, едва успев отдернуться: в какой-то миг крышку вырвало с мясом, снесло, Приходина смял ревущий кулак морозного воздуха, отбросил в салон. Зацепившись за что-то, он устоял на ногах. Успел заметить застрявшего в проходе толстяка, тот разевал рот, широкий и круглый, как у карася: сквозь рев не услышать, но Приходин понял, что тот требует парашют.
Увернулся от подноса, затем в него швырнуло какими-то свертками, чем-то еще, что-то острое чуть не выбило глаз; отскакивая, все исчезало в проделанной им дыре, а следом за ударившим в висок планшетом и он сам, подобравшись, извернувшись, позволил всосать себя жадной пасти открытого люка.
Ударила тяжелая, как локомотив, воздушная струя, смяла, поволокла, швырнула на соседний путь, где подхватил встречный, турбулентный состав, и тащил, тащил за собой, а Приходин с ужасом ждал, когда превратившийся в наждак воздух сдерет кожу, оставив окровавленную тушу. Хорошо, не перерубило хвостовым стабилизатором, не разнесло голову, как спелый арбуз. Приходина вертело, кружило, перетирало тяжелыми жерновами, и вдруг разом все стихло: он завис в ставшем неподвижным воздухе, увязнув в нем, как муха в меду. Внизу, в разрывах далеких золотистых облаков, Приходин видел еще более далекую, игрушечную землю, а в стороне — уменьшающийся, покинутый им самолет, какой-то ненастоящий, слишком чужеродный, словно пожалели денег на спецэффекты. Убедительно выглядел только серый хвост дыма.
Нет, не завис — так лишь показалось в первые мгновения после встряски. Облака быстро приближались. В ушах вновь засвистел утративший всякую плотность воздух. Стремительно, как чугунная болванка, Приходин несся к земле. Смерть в пламени взрыва уже не грозила, но вероятность гибели мозга оставалась почти стопроцентная. И все же почти — не наверняка. Нужно было бороться дальше, и Приходин, едва справляясь с животным ужасом, делал, что мог.
Он расстегнул джинсовку до нижней пуговицы и вытянул в стороны руки, пытаясь превратить куртку в парус. Чудовищная нагрузка, едва не выломав суставы, вывернула руки за спину, еще миг — и пуговица лопнула, а его самого скомкала могучая сила; она же, освобождая от себя, сдернула куртку. Приходин закричал от невыносимой боли и снова раскинул руки и ноги: плечи горели огнем, но он еще и пальцы растопырил, жалея, что всегда слишком коротко стриг ногти — меньше парусная площадь. На нем осталась легкая синяя футболка с большой красной буквой «S» в желтом треугольнике — знак Супермена, — но никакими особыми силами она наделить не могла, да и парус из нее не очень, хотя мачты-сухожилия трещали, точно его тянули на дыбе.
Приходин прижал руки к бокам, немедленно провалившись на несколько сотен метров, и приспустил штаны, после чего, жалея о потерянной куртке, снова раскинул руки и, как мог, широко развел ноги. Его перевернуло вниз головой, Приходин ощутил, насколько сильно ускорилось падение. Сводя и разводя ноги, он пытался поймать нужный баланс. Выгнулся, едва не разорвав мышцы спины, вытянул руки над головой и до боли растопырил пальцы, жалея, что перепонки между ними не такие широкие, как у лягушки. Медленно, по сантиметру, развел ноги на требуемую ширину: еще чуть-чуть — и снова перевернет. Связки горели огнем, стонали истерзанные мышцы и сухожилия.
Облака приблизились настолько, что уже не облака, а громадные клубы пара, Приходин пробил их навылет и закричал, объятый животным страхом: осталось несколько мгновений. Он увидел лес, похожий на расстеленное до далекого округлого горизонта пушистое полотенце, мягкое лишь с виду. Кое-где в махровую зелень были вдавлены гладкие и черные кругляши озер. Увидел узкую, блестящую, точно стальная полоска, реку. Во что бы то ни стало он должен угодить в нее! Еще несколько секунд — и Приходин различал уже отдельные деревья. Теперь он мог оценить, насколько сильно смещается в сторону — не падает отвесно вниз, летит! Гримасничая от боли в плечах, Приходин покачивал руками, старался управлять «полетом» и держаться над рекой. Тесть Приходина был ныряльщиком-разрядником, и кое-чему он у него научился — кости, конечно, переломает, но уж голову уберечь сможет! Но в бок толкал беспощадный воздух, издевательски свистел в ухо и сносил Приходина к лесу. Воздух казался Приходину чем-то одушевленным, и он ненавидел его, как можно ненавидеть своего коварного мучителя и убийцу. В реку уже не угодить, но воздух все толкал, не ослабевая, лишая даже призрачных шансов. Теперь, если упадет на голову, ошметки мозга разлетятся на несколько метров, на ноги — страшный удар оторвет голени, переломает позвоночник. Лучше на ноги! Тогда останется шанс…
Мелькнула желтая лента дороги, крыши деревенских домиков, сгрудившихся возле озера, головы купальщиков в воде, и вмиг коварный воздух стал лучшим другом! В последнем усилии Приходин сжал ноги, перевернулся и солдатиком врезался в воду.
Рахат зевал так часто, что ныла челюсть. Поспать не удавалось уже двое суток: спасательная операция, которой он руководил, оказалась не самой простой. А по успешном завершении вместо дома пришлось ехать в офис, отчитываться.
Он ввалился в прохладный мраморный холл в покрытых пудовым слоем грязи болотниках и, оставляя бурые комья, прошагал к стойке ресепшена.
— Это тебе, — сказал он Кармель, протягивая вырванный с корнем куст черники.
Рахат смел думать, что выглядит великолепно: небритый, в грязной, изорванной одежде, с двумя огромными ножами на поясе и здоровенным, как бабушкин комод, рюкзаком за плечами. Только что спасший жизнь женщине и двум ее детишкам. То, что нужно такой изысканной блондиночке, пусть и крашеной!
Рядом, конечно же, отирался опостылевший Олжас. Его Рахат облил густым молчаливым презрением, — тот и не рыпнулся: на служебной лестнице они с недавних пор вровень, но с Рахатом сам Торгвальд здоровается за руку! А еще он не подчиняется дресс-коду, спасает людей и однажды схлестнулся с Костасом Митякисом — вторым человеком в компании.
— Тебя ждет Виниченко, — сказала Кармель, с улыбкой принимая ягодный куст. — В твоем кабинете. Кажется, снова что-то… сложное.
Рахат мужественно выдохнул сквозь сжатые зубы и сбросил рюкзак.
— Позвони на склад, пусть уберут. Или Олжас пусть отнесет. Если поднимет.
И, громыхая сапогами, проследовал к лифту.
— С высоты в десять тысяч метров этот парень пролетел еще тридцать тысяч на восток. Самолет упал под Сыктывкаром, там, понятно, все… А наш клиент выпрыгнул. И полетел, — восторженно рассказывал Виниченко. — Как винджампер, только без вингсьюта. Вместо него — футболка и джинсы. И выжил! Сначала мы этой предыстории не знали. Нам местные рассказали. Там озеро есть, он в него и угодил. Люди купаются, смотрят — с неба в одежде супермена летит человек. Футболка у него такая… — уточнил Виниченко, — синяя, со знаком супермена на груди. Было облачно, и самолета местные не видели. Только супермена. Тот в озеро, вытащили — жив. Откуда, чего — непонятно. Сам клиент в шоке, молчит.
— Так он живой? — спросил Рахат.
— В том-то и дело, что нет. Его через полчаса машина сбила. Глупо получилось — там и разогнаться, как я понял, негде. Но — головой о камень, и все. А у нас осложненная ситуация — мозг пострадал. А там жара. И далеко. Нужно срочно вытаскивать.
Виниченко ткнул пальцем в карту, туда, где ни городов, ни дорог — сплошной зеленый цвет.
— Вертушка закинет, насколько хватит, а оттуда еще километров двести проселка. Мест, где дозаправить вертолет, нет, уже узнавали. Деревни, дачи, несколько ПГТ. Ну и леса. В общем, Русью пахнет. Посконной и домотканой, а также отвратительно бескрайней. Русалка на ветвях, Соловей-разбойник свищет.
— Пожарники, спасатели? Они как там справляются без вертушек?
— А вот так. Пожары тушат самолетами, но посадить их негде. Добраться можно только узкоколейкой, авто или гужевым транспортом. А, еще речным! Но так слишком долго.
— А если гидропланом, амфибией?
— Еще дольше. Пока найдем, пока доставим. В общем, так. Через пятнадцать минут улетаешь, самолет уже на взлетной. Сейчас набирай команду, готовься. Потом вертушка, заправленная по самые гланды, закинет тебя далеко, насколько возможно. Дальше — пешком. Ну и возвращение — в обратном порядке.
— Дай данные о пострадавшем, характер травмы и вообще все, что есть. Через программу прогоню, — сказал Рахат.
— Уже прогнали. Сорок восемь процентов в лучшем случае. Если будете держать спринтерскую скорость. Почти! Все верят, что оставшиеся два как-нибудь наберешь.
— Как-нибудь, — усмехнулся Рахат. — Хуже нет, когда «почти». Да и не разгонишься — у нас же груз будет, препараты, азот. Нужны велосипеды! Так быстрее.
Виниченко в восторге сдернул очки.
— Отличная мысль!
— Все равно не успеть. Он себя не вспомнит, когда разморозят.
— Думай, — сказал Виниченко. — Что нужно, предоставят. Может, те, местные, нам навстречу его потащат? Это позволит выиграть еще немного времени.
— Слишком жарко. Сколько там сегодня обещают? Плюс тридцать? Нужно на месте работать, сейчас только зря растрясут. Клиент где?
— В подполе. Ребята у тебя научены, не растерялись, сразу сказали местным. Почти сразу — оттуда можно связаться только по телефону с какого-то почтамта. В общем — Русь.
Наступила пауза. Рахат напряженно искал варианты.
— А если… если добираться на машине? — наконец сказал он задумчиво. — Нужно посчитать, как получится быстрее — на вертолете и на велосипедах или только на автомобиле?
— Тысяча километров от места, где можно приобрести машину. Если, конечно, не надеяться словить попутку или взять машину в аренду с рук. Скорее всего, ненадежную машину.
— Десять часов езды по незнакомому проселку, — подсчитал Рахат. — А на велосипедах две сотни километров — это… те же десять часов! Если ехать достаточно быстро и с одинаковой скоростью. А потом с такой же — назад. Прибавим время полета. Значит, машина.
— Кстати, там километров четыреста асфальта.
— Тогда и думать нечего.
— Я позвоню, распоряжусь. А сейчас — на самолет. Тебе кто нужен из команды?
— Лучше одному. Пусть приготовят все необходимое. Криопротекторы, препараты. «Ведро» жидкого азота. На всякий случай — велосипед.
В самолете поспать не удалось — пришлось, внимательно изучая карты, выискивать кратчайший путь к цели. Получившиеся основной и запасные маршруты Рахат загрузил в навигатор.
В небольшом городке ждала свежая, только что купленная компанией машинка — «Жигули», «двенашка». Лучшее, что можно здесь достать. Торопливо забросил снаряжение в багажник, кряхтя, подкатил двухсотлитровую бочку с бензином. Задние сиденья были сняты. На их место вдвоем с пилотом они, поднатужившись, впихнули глухо плеснувшую емкость. Мимоходом Рахат порадовался, что не взял команду: места осталось только для клиента.
— Гони! — напутствовал пилот.
Рахат прыгнул на водительское, с хрустом воткнул передачу. Машина понеслась по узким улицам, как ракета. Однотипные серопанельные дома скоро сменили поля, дачные домики, замелькали деревья. Поначалу вдавливал педаль так, что полик хрустел, вот-вот проломится, а подошва чиркнет по асфальту, но через полчаса недосып и усталость взяли свое, напряжение спало. Впереди лежал долгий и нудный, как поминальный обед, путь в деревню Печенеги. Там, в подполе одного из домов, обложенный снегом, ждал сбитый разворачивающейся машиной клиент. Рахат всегда избегал слова «мертвый», — просто клиент. Снег, сохранившийся с зимы в подполах некоторых домов, собирали со всей деревни: команда Рахата отреагировала быстро, дав необходимые указания.
Он включил радио, мельком глянул на спидометр. Скорость под двести: пока асфальт, нужно копить фору. Хорошо, дороги пустые, людей здесь мало, зато много деревьев, рек, озер и прочей пасторали. Ушел с музыкальной волны — так устанет быстрее — на центральный новостной канал. Ничего интересного. К тому же сигнал вскоре прервался.
Чтобы избежать опасной монотонности дороги, Рахат стал подсчитывать, сколько и как он может сэкономить из отведенных двадцати часах, если все пройдет без происшествий, выходило немало. Четыреста километров по асфальту — чуть больше двух часов, если грунтовка в годном состоянии и он сможет держать на ней под сотню — еще шесть. Десять минут на обработку и погрузку тела клиента. И восемь часов обратно. Еще нужно добавить время, что уйдет на шесть дозаправок машины. Поест на ходу, в туалет — тоже: на этот случай надел подгузник, огромный, как парашют.
Если не подведет машина, если работают заправки, отмеченные на маршруте, и не придется возиться с огромной и тяжелой бочкой, успеет. Если уложиться в двадцать часов — мозг клиента пострадает лишь на пятьдесят процентов — необходимый для успешного восстановления личности минимум. Если быстрее — шансы увеличатся, образуется подушка безопасности, останется время на непредвиденное. Значит, нужно уложиться!
С этими мыслями Рахат снова что есть силы надавливал на педаль.
Он немало провел за рулем, чтобы знать — когда крутишь баранку в одиночку, всего через сотню километров начинает казаться, будто уже едешь вечность. Километры не мелькают, их преодоленное количество увеличивается мучительно медленно, и, если пейзаж за окном уныл и однообразен, водителя неумолимо клонит в сон. Особенно если он не спал больше двух суток. Особенно когда пейзаж один и тот же.
Избегая этой опасности, Рахат старательно пересчитывал, сколько и как сможет сберечь еще, с каждым разом находя и подмечая новые мелочи: учитывал каждую секунду, каждый метр, сэкономленный на повороте, что срежет по встречке, каждый миг, потерянный на заправке. Километры и время он переводил в доли процентов, на которые мозг сохранится лучше. Время от времени Рахат сверял свои расчеты с реальностью, отмечая пройденный километраж и истраченное время. Пока асфальт, больше положенного сберечь не удалось — средненький движок разгонял машину лишь до двухсот, но всегда эту скорость держать невозможно: на крутых поворотах, при подъеме в горку Рахат с горечью замечал, как разлетаются, складываясь в минуты, секунды.
Когда кончился асфальт, стало интереснее. К тому же получилось заправиться — он опасался худшего, но обещанная навигатором колонка исправно работала.
Конечно, по грунтовке ехать не очень приятно — зато исчезло дремотное состояние. Рахат умудрялся держать под сто двадцать, иногда разгоняясь до ста пятидесяти. Движок скорее всего запорет к концу пробега, как минимум — кольца сгорят, но машину не жалко — все равно оставлять. Главное — чтобы выдержала дорогу.
Как приноровился к тряске, сонливость вернулась. Километров через двести Рахат поймал себя, что на миг заснул с открытыми глазами — дорога впереди вдруг застыла, потянулась, как в замедленной съемке. Хорошо, очень кстати сработал навигатор, женским голосом сообщив, что через пятьсот метров нужно повернуть налево.
Он встрепенулся. Опасность влепиться в дерево была велика — дорога усыпляет и без того сонного человека надежнее клофелина.
Рахат, конечно, принял против этого все, какие мог, меры: разделся до пояса, чтобы шею и тело ничто не сдавливало, не пережимало кровеносные сосуды и воздушные пути, опустил окно, чтобы встречный ветер бил в лицо, трепал волосы, ослабил шнурки на кроссовках. Одну капсулу кофеина принял еще в самолете, сейчас кинул в рот вторую. Правда, помощи от нее никакой: капсула способна найти даже самые глубоко запрятанные запасы энергии в организме, но если их нет вообще? Последняя операция истощила их досуха, а новым взяться неоткуда.
Казалось, где-то вдалеке спрятан станок, откуда безостановочно вываливаются все новые и новые километры пыльного желтого полотна.
В борьбе со сном едва не пропустил следующую заправку — снова спас навигатор. От поселка Кривой Порожек он потребовал свернуть на восток, где через сорок километров, посреди лесной глуши, стояла колонка, неожиданная здесь, как береза в пустыне. Рахат вздохнул с облегчением, когда ее увидел — за весь путь встретилось не больше десятка машин, отчего он сильно сомневался, что сможет заправиться. Хромая, бросился к грубо сколоченной деревянной будке и потребовал полный бак. Сдачи дожидаться не стал.
После проделанных телодвижений чуть-чуть полегчало. Ненадолго, конечно, и вскоре Рахат опять клевал носом. Он задерживал дыхание, сколько мог, стараясь не вздыхать по три километра, напрягал мышцы, пел, мычал, бил себя по щекам, но серая пелена и ровный, убаюкивающий, прибойный гул в ушах становились все сильнее и все прочнее отделяли его от реальности.
Время от времени он давил рычаг омывателя, тот выбрасывал узкую струйку воды на покрытое пылью лобовое, после чего Рахат торопливо, пока дворники не успели размазать получившуюся грязь, мочил пальцы и обтирал лицо. Когда вода в омывателе кончилась, лицо покрывала грязевая маска толщиной в сантиметр. Стекло теперь приходилось протирать вручную. Было жарко, в салоне все густо покрыла желтая пыль.
Сон обнимал его мягкими лапами, с каждой секундой обволакивая все плотнее. Рахат сопротивлялся из последних сил, стараясь думать о жизнеутверждающих, ярких, бодрящих моментах: вот его личный счет достигает трехзначной цифры, он получает повышение и берет в жены Кармель. Не помогло. Тогда он вообразил, как умопомрачительно провел бы с ней брачную ночь. Рахат представлял самые невообразимые непристойности, но с удивлением понял, что сейчас Кармель ему абсолютно безразлична. Хорошо, захотелось в туалет — и вместо того, чтобы сходить в подгузник, Рахат решил терпеть. Так точно не заснет!
Вскоре желание отлить превзошло все остальное — Рахат скрипел зубами, обливался горячим потом, но терпел, терпел, ибо только так можно было…
Об обратной дороге старался не думать — уже не раз упрекнул себя, что никого не взял — стоило приобрести две машины, во вторую усадить несколько человек и ехать, сменяя друг друга. Недодумал, недоработал, не хватило опыта, за что и страдает: хотел сэкономить время, а теперь выжимает последние капли силы, как лентяй зубную пасту из пересохшего тюбика.
Шорох дороги, стук камешков о днище, свист ветра — все слилось в плотный, ровный, как степной горизонт, гул. Ярким оставалось только одно. Его хватило еще на полсотни километров, после чего он все-таки облегчился. Сон стоял настороже и немедленно обнял, сковывая тело, наливая веки свинцом.
«Несерьезно работаем, — вяло думал Рахат. — Не спасательная служба, а группа бойскаутов. Бегаем по болотам в сапогах».
Он словно погружался в глубокий омут, а подступающий сон кружил вокруг, как сытая, довольная рыба. Машину занесло на крутом повороте, вялыми, непослушными руками Рахат едва удержал руль — это вспугнуло проклятую рыбу, махнув широким мягким плавником, она отплыла и снова, кружа, стала скрадывать жертву.
«Я же спасаю людей. Спасаю их жизни. Самое лучшее, что может делать человек. На кону сейчас еще одна жизнь. Не деньги, не свидание, не какой-то пустяк — жизнь. Или две жизни — считая мою. Неужели засну? Или придется останавливаться для передышки?»
Рахат знал, только он себе позволит — сразу отрубится. Даже на долю секунды раньше. Соскользнет в черный омут — вот он, под ногами, стоит только расслабиться… А может, так и сделать? Ведь подсчитано: есть запасные четыре часа, так, может, пустить их на сон? Он успеет, обязательно успеет. Зачерпнет время из туго надутой подушки безопасности. Ну и что, если мозг сохранится не на пятьдесят три процента, а на пятьдесят? Зато так безопасно для него, а значит — для клиента.
«Я спасаю жизни, — продолжал он бороться с собой. — Жизни! Самое дорогое. Неужели засну?»
Сберегая последние капли энергии, он старался исключить любое лишнее движение: на поворотах сбрасывал скорость, не переключая передачу, чтобы лишний раз не ворочать тяжелым рычагом, руль поворачивал плавно, скупо, так, чтобы только хватило удержаться на дороге.
Воды омута то смыкались над головой, то нехотя выпускали обратно — с каждым разом на меньшее время. Даже думать он мог с трудом, каждая мысль — как тяжелая каменная глыба, врытая в илистое дно. Ее нужно выкорчевать, и тогда она неведомым образом поднималась к поверхности, вытаскивая и его. Но глыб мало: думать не о чем, кругом — темная теплая вода. В которой во что бы то ни стало нужно находить новые мысли.
— А спасал бы я жизни, если бы это не было моей работой? — прошептал Рахат. Он сознавал, что бредит, но нужно было думать хоть о чем-то, не прерывать мысль, выкорчевывать неподъемную каменюгу.
«Не спасал бы, и даже не помышлял об этом, — признался себе. — Значит, все, что делаю, гроша ломаного не стоит. Нет никакой особой цели. Наплевать мне на их жизни. Можно остановиться и поспать».
В этот миг Рахат понял, что-то не так. Что-то беспокоило, какая-то угроза, надвигающаяся беда. Он встряхнулся и разомкнул глаза. Чтобы увидеть, как впереди исчезла привычная желтая лента — проспал поворот. Очнувшийся от сна мозг торопливо подавал необходимые сигналы, но мягкое, непослушное тело служило отвратительным проводником: в страхе Рахат чувствовал, как медленно бессильная нога давит на тормоз, как безвольные руки едва крутят руль. Но обошлось: машина замерла на обочине. Все вокруг заволокло пыльными клубами. Рахат со стоном вывалился из салона: затекшие ноги не держали. Щедро рассыпая пригоршни потерянных минут, он медленно пополз на четвереньках вокруг машины.
Это помогло одолеть еще полсотни километров.
Начались галлюцинации: казалось, по сторонам не лес, а пустыня, сплошь застроенная напоминающими Тадж-Махал дворцами, но когда он с трудом поворачивал голову, мираж все-таки превращался в деревья. По дороге проносились серебристо-синие полицейские машины, попадались какие-то старинные, вычурные повозки, с деревянной телеги приветственно махнул бородатый мужик в меховой остроконечной шапке…
Его покинули последние силы: чтобы перевести взгляд от дороги на спидометр, потребовалось такое огромное усилие, что едва не брякнулся в обморок. Успел вяло удивиться, как же он устал: последней пушинкой, что сломит спину верблюда, может стать едва заметное движение глазных яблок!
Заработало радио. Рахат вцепился в голос диктора мертвой хваткой и шел ко дну вместе с ним.
Снова возник какой-то беспокойный зуд. Что на этот раз? Некоторое время он пытался определить источник тревоги. Наконец нашел — радио. Рахат смог различить часть слов, произносимых диктором: речь шла о крионике. Он догадался: сейчас в очередной раз расскажет очередные банальности, над которыми слушатель только хихикает.
Ну и пусть, зато он будет держаться за его голос.
— Как мы знаем… недавнего времени… закону, крионированный пациент считался мертвым…
Рахат медленно поднимался к поверхности.
«Почему считался? Считается. Хотя кривая Сергеева-Левина, признанная мировым научным сообществом, среди дат будущих медицинских достижений указывает и дату первой разморозки! Идиоты. Не видят простых вещей. А как доходит до дела, — вспомнил он недавнюю операцию в горах, — начинают: почему не за нами, почему спасаете мертвых, а не нас — живых».
И неожиданно:
— Сегодня одновременно двумя странами — США и Россией принят закон, который признает крионированного человека живым, но временно недееспособным…
Были еще силы, были! Он уже не слушал радио, не пытался цепляться за дикторский голос, несущий чепуху о серьезных успехах синхронисток.
Вот так! Отныне закреплено законом: крионирование — жизнь.
А он, Рахат, не покрытый пылью дальних дорог бойскаут, он не спасает чужие жизни только потому, что это — его работа, он всего лишь отправляет в будущее своих сторонников — людей, любящих жизнь, борющихся, цепляющихся за нее что есть силы, формируя новое общество.
Он не спасатель — проводник, образумившийся Харон, который перевозит через Стикс покинувшие Аид души, с тем чтобы они вернулись к жизни и заселили тот мир, в который рано или поздно войдет и он сам.
За очередным поворотом показались бревенчатые дома.
— До цели маршрута пятьсот метров, — равнодушно сообщил не разделяющий его чувств навигатор.
Управился он быстро: под удивленно-любопытными взглядами подготовил тело, погрузил, пара деревенских мужиков помогли долить бензина, и Рахат немедленно пустился в обратный путь.
